Урок дочкам краткое содержание по главам. Крыловский вечер в школе - Урок дочкам (Отрывок из комедии)
"Урок дочкам" - одноактная комедия, в которой рассказывается история двух "людей вольных" - Семена и Даши. Они любят друг друга и хотят пожениться, но, не имея никаких средств, решили сначала накопить сколько-нибудь денег. Через год после разлуки Семен оказывается случайно, проездом, в деревенском доме богатого барина, где служит горничной его Даша. Выясняется, что брак придется опять отложить, так как оба ничего не скопили.
Но тут у Семена зарождается дерзкий план. Владелец деревни, Велькаров, увез сюда, в сельскую глушь, двух своих взрослых дочерей, чтобы отучить их от пристрастия ко всему французскому, привитому им порочным, как поздно увидел отец, городским воспитанием у мадам Григри. И прежде всего он запретил дочерям говорить друг с другом по французски и приставил к ним няню Василису следить неотступно, чтобы они не нарушали его распоряжения.
И вот на протяжении всей комедии галломанки Лукерья и Фекла пытаются нарушить досадный приказ отца, а няня Василиса унимает их, каждый раз говоря, чтобы они изволили гневаться или печалиться по-русски. А в ответ Василиса слышит что-то вроде: "Исчезнешь ли ты, старая колдунья!".
Семен и решил сыграть на галломании сестер Велькаровых. Он выдал себя за француза, маркиза, ограбленного в пути. Хозяин дома дал ему денег, хороший кафтан. Увидев же, что "маркиз" может объясняться хоть и на ломаном, но русском языке, потребовал, чтобы он с его дочерьми не говорил по-французски.
Это было на руку Семену. Дочки безуспешно пытаются поговорить с "маркизом" на его "родном языке" и расспросить его о Париже. Он рассказывает несусветный вздор, но, ослепленные его титулом и "иностранным происхождением", дочки всему верят. Верят тому, что сутки во Франции шестью часами короче, чем в России, что в Париже не читают по-французски, а только говорят...
Очарованные его "умом" и манерами, сестры решают, что хоть одна из них должна стать маркизою, выйдя за него замуж. Они заговаривают об этом с отцом. Но тут обман раскрывается, так как "француз" не только не способен, когда ему разрешили, говорить по-французски, но не может даже придумать себе французского имени.
Семен и Даша просят простить за их обман и помочь пожениться. За тот урок, который мнимый маркиз дал его дочкам, Велькаров оставляет Семену те деньги, которые уже дал, обещает помочь на прощанье.
Велькаров показан умным, патриотически настроенным человеком, который совсем не против французского языка, а только считает, что все хорошо в меру. Но его роль в комедии не велика. В основном на сцене глупые, грубые, невежественные молодые дворянки, прямо перенесенные Крыловым из самых острых сатирических зарисовок "Почты духов", которым противопоставлены сообразительные, вызывающие сочувствие читателей, простые люди - слуги. Почти повторяет одну из зарисовок "Почты духов" рассказ Лукерьи о городской жизни дворянки. Изображение дворянского времяпрепровождения могло пройти на сцену только под флагом борьбы с галломанией.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) -
Ерофеева Наталья Евгеньевна 2006Комедия «урока» была своеобразным продолжением комедии-«школы», ставшей выражением идеей Просвещения в европейской драматургии XVIII века. Основанная также на идее воспитания, она сосредоточила свое внимание, в первую очередь, на частных вопросах. На сцене давались «домашние» уроки. Наибольшей популярностью пользовались комедии «Урок дочкам» И. Крылова (1807), «Урок холостым, или Наследники» М. Загоскина (1822), «Урок женатым» А. Шаховского (1822), «Урок лжецам, или Жених на один час» Я. Люстиха (1823) и другие. При этом все чаще просматривалась главная особенность комедии «урока» - сочетание вопросов воспитания добродетели в семье с общенациональной идеей утверждения всего русского в общественной и частной жизни. Драматурги высмеивали галломанствую-щих господ, обращали внимание зрителя на негативные стороны светского воспитания вообще. В частности, невинная, на первый взгляд, манера поведения - кокетство - оказывалась серьезным социально-опасным явлением, последствия которого сказывались на судьбах порядочных людей. От отдельных человеческих недостатков комедия «урока» приводила зрителя к большим социальным обобщениям. Однако, в отличие от комедии-«школы», пье-сы-«уроки» не носили философского характера. Они были смешными, веселыми, продолжая разрабатывать на практике мольеровский принцип «развлекая поучать».
Мольеровская концепция стала определяющей в развитии комедии «урока» на русской сцене в первой четверти XIX века. При этом необходимо заметить, что комедия «урока» имела, как правило, всего один акт, отказавшись от формы пятиактной классицистской комедии. Возможно, это было связано с распространившимся жанром водевиля в начале
века, который, по замечанию М. Паушкина, развивался по двум линиям: с одной стороны, во французскую схему вкладывалось русское содержание (оригинальный водевиль), а с другой, - переделывалась «безделка французского образца с попыткой во французский сюжет вложить русские образы и русскую действительность - это переводной, переделанный водевиль»1. Схожие процессы наблюдались в ряде переводных комедиях «урока», таких, например, как «Урок мужьям, или Сумасбродное испытание» И. Вольберха (1809), «Урок женам, или Домашняя тайна» по комедии О. Крезе де Лессе А. Волкова (1812), «Урок в ботанике, или Наказанная недоверчивость», - подражание Э. Дю-пати неизвестного автора (1820), «Урок ревнивым, или Ревность не ведет к добру» в переделке Р. М. Зотова (1823) и другие.
Среди первых оригинальных русских комедий «урока» выделяется пьеса И. А. Крылова (1796-1844) «Урок дочкам». По мнению исследователей, она заимствовала сюжет и характеры из комедии Мольера «Смешные жеманницы». Однако при всей схожести произведений комедия Крылова - это самостоятельная русская пьеса, поднимавшая актуальнейшую проблему времени - распространившееся увлечение всем иностранным и пренебрежение русским, национальным. Проблема, как известно, не потеряла своей актуальности до сих пор.
К созданию комедии Крылов пришел в результате размышлений о театре. Эстетические взгляды писателя сложились еще в конце XVIII века, когда он был редактором и автором «Почты духов» (1789). Используя форму сатиры, критик высмеивал подражателей клас-сицистской трагедии, которые в погоне за внешними эффектами уходили от объективности в изображении характеров и ситуаций. Так, например, описывал Крылов подобную класси-
Н. Е. Ерофеева «Урок дочкам» И. А. Крылова: жанр комедии «урока»
цистскую трагедию, пародируя, по замечанию Б. Асеева, пьесу Княжнина «Восслав»2: «Трагедия была сочинена по вкусу островитян в восьми действиях двенадцатистопными стихами... Главный герой сей трагедии... был вдруг философ, гордец и плакса; актер по смыслу слов очень изрядно поддерживал свой характер (Дон Кихот - Н. Е.); он храбрился в тюрьме, читал на театре рассуждения тогда, когда надобно ему было что-нибудь делать; будучи простолюдином, гордился пред государем и плакал пред своею любовницею, как дитя от лозы, когда она делала ему ласки, а чтоб ему чаще хлопали, то он, оборотясь к зрителям, почти при всяком стихе твердил им, что он иноземец»3.
Размышляя о судьбе актера, Крылов в том же письме поднимал вопрос о роли этой профессии в жизни общества, защищал человече-с-кое достоинство ее представителей. Он утверждал: «Это одно только предрассуждение... Негодный промысел приносит больше пользы, нежели вреда. И самая низость сего звания полезна для того, что поведение комедианта не берется в пример, и он своею худою жизнею не заражает целого народа, а добродетельною не делает лицемеров, старающихся ему подражать и под видом благочестия производящих тысячу разорений. Комедиант не имеет случая сделать несправедливого суда; угнетать каким-нибудь откупом целый город: проманивать по двадцати лет бедных просителей, не делая ничего и живя их имением. Вся власть его ограничивается только тем, что изображает на театре пороки. Он может поправить те части злоупотребления, до которых не достигают законы и которые более вреда и разорения приносят государству, нежели самые хищные откупщики» 4.
Крылов писал, что «театр... есть училище нравов, зеркало страстей, суд заблуждений и игра разума...»5. И далее, в письмах-памфлетах, по определению Н. Степанова6, Крылов уже от своего имени говорил: «Всякое действие должно быть на театре вероятно и исполняемо в своем месте. Автор не должен казаться чудотворцем, но подражателем природы»7. В письме к П. А. Соймонову (1789), указывая, что «добрый вкус у всех просвещенных народов один, а драма, в которой нет толку, и пара-
диз зевать заставляет»8, критик продолжал развивать собственные наблюдения за вкусами публики, отражающие социальные ориентации автора, который, подобно Радищеву, признавал истинно прекрасным не «светскую бледность лица, а живой румянец»: «Быть дородною, иметь природный румянец на щеках - пристойно одной крестьянке; но благородная женщина должна стараться убегать такого недостатка: сухощавость, бледность, томность - вот ее достоинства. В нынешнем просвещенном веке вкус во всем доходит до совершенства, и женщина большого света сравнена с голландским сыром, который тогда только хорош, когда он попорчен»9.
По мнению Крылова, успех пьесы зависит от хорошо построенного действия и от правдоподобия выводимых не сцену характеров. «Сколь бы герой привлекателен ни был... сколь бы много остроты, ума и вкуса на него истощено ни было - все это не произведет полного действия, если герой введен... без причины», - указывается в «Примечании» на комедию «Смех и горе» (1789)10. Развивая мысль П. Плавилыци-кова о том, что «зрелище есть общественная забава, исправляющая нравы человеческие», Крылов писал: «На театре должно нравоучение извлекаться из действия. Пусть говорит философ, сколь недостойно питать в сердце зависть к счастью ближнего; сколь вредна страсть сия в общежитии, сколь пагубна в сильных людях; пусть истощает все риторические украшения, дабы сделать отвратительное изображение сей страсти: я буду восхищен и тронут красноречием; но драматический автор должен мне показать завидливого, коего ритор сделал описание, - он должен придать ему такое действие и оттенки, которые бы без помощи его слова, заставили меня ненавидеть это лицо, а с ним вместе и пагубную страсть, в нем образованную»11. И далее критик обращал внимание на мастерство Мольера, подражание которому, по его мнению, является естественным и поучительным: «Мольер в своей комедии, не говоря длинных нравоучений против скупости, заставляет ненавидеть Гарпагона и делает его смешным; но в некоторых наших комедиях старики говорят преизрядные и пред-
линные нравоучения, охлаждают ими жар действия, и весь успех, производимый ими, это тот, что слушатели желают только скорее дождаться счастливой минуту, когда опустят занавес»12.
Драматург был близок в своих рассуждениях к автору «Школы Света» Вуазенону, также утверждавшего первенство мольеровской комедии. Крылов явно ориентировался и на Дидро, когда говорил о «положениях», выводимых на сцену: «...На театре обстоятельства трагические или комические бывают по тому такими почитаемы, каким образом они описываются автором, и какой характер в них действует, а не по своему содержанию»13. Он четко проводил грань между комическим и трагическим персонажами, равно как и между комическим и трагическим в пьесе. При этом Крылов, развивая мысль, утверждал: «Сочиняя, ... я имел намерение забавлять, трогая сердца, и в сем-то состоит должное автора, ибо вывесть на театр шута не есть еще сделать драму»14.
Крылов во всех своих произведениях, будь то критические статьи или басни, комедии или «письма» в «Почте духов», выступал как истинный патриот отчизны, отстаивающий национальное, русское, смеющийся над приверженцами всего западного. Для писателя важным вопросом всегда был вопрос воспитания соотечественника в лучших традициях русской культуры. В. И. Кулешов справедливо заметил: «Борьба Крылова таила в себе попытку проложить путь некоему третьему направлению»15. И действительно, Крылов в драматических произведениях представляет первый опыт в разработке этого третьего направления - комедии «урока», первые элементы которой наблюдались уже в пьесе «Модная лавка» (1806).
И «Модная лавка», и «Урок дочкам» пользовались огромной популярностью у русского зрителя. Секрет успеха комедий в том, что Крылов сумел преодолеть дидактизм нравоучительной комедии, уйти от схематизации образов в угоду нравственной идее. «Мораль у Крылова не отвлеченная, а возникающая из практической, общественной необходимости, из конкретной жизненной ситуации», - писал Н. Л. Степанов относительно басен писателя16.
Эти слова в полной мере отражают и особенности комического у Крылова-драматурга.
Все действие комедии «Урок дочкам» построено на столкновении двух мировоззренческих систем, выраженных в поступках и словах персонажей - Велькарова и его дочерей, Феклы и Лукерьи. Крылов задает комическую ситуацию тем, что помещает сестер, воспитанных на французский манер в городе, в условия провинциальной помещичьей старины, где главным хранителем национальных традиций выступает няня Василиса, приставленная к ним, чтобы следить за тем, как и на каком языке они общаются. «Эффект очуждения» в комедии «урока» помогает создать комическую ситуацию.
«Эффект очуждения» соотносится с «эффектом отчуждения» Б. Брехта. В драматургии
XVIII в. данный прием позволял создать дистанцию между зрителем и сценой, показать привычные характеры или жизненные ситуации с непривычной стороны, тем самым заставить зрителя удивиться и осмыслить, оценить происходящее по-новому, сквозь призму своего индивидуального сознания. Для достижения воспитательного эффекта привычное изображалось как обыденное или отражало, как у Мольера, основные тенденции общественного развития. При этом «эффект очуждения» не всегда связан с «эффектом удивления». Драматурги XVIII - первой половины XIX века широко использовали «принцип зеркала». Представляя на суд зрителя образцы порока или добродетели, они показывали из со всех сторон, позволяя зрителю проанализировать виденное с позиций своего жизненного опыта. Чаще всего ситуация была основана на столкновении этических понятий, и каждый зритель обязательно оказывался перед выбором - либо принять и признать в качестве нормы то, что видит на сцене, либо отвергнуть и найти адекватную замену в своем сознании всему происходящему. Взгляд на привычное со стороны заострял нравственные и социальные противоречия, актуализировал многие социальные явления. При этом драматург оказывался в позиции учителя, которые не давал готовых ответов, а заставлял зрителя самому принимать верное решение, причем это решение было опят же замк-
нуто на индивидуальный жизненный опыт последнего. В результате смех в комедии становился более серьезным и соотносился более с трагическим, нежели комическим катарсисом. Названные особенности комедии-«школы» русская комедия «урока» успешно развивала, о чем свидетельствует и комедия И. А. Крылова.
Слишком разительным оказывается контраст между теми нравами, которые царят в доме Велькарова, и нравами, которые привезли в этот дом помещика его дочери. Ситуация для Феклы и Лукерьи поистине драматическая, но она вызывает смех, особенно в описании Даши, их горничной, которая так представляет ее своему жениху Семену:
Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек - чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика... всю родню его и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни... Вышед-ши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда на покаяние, - и отгадай, как вздумал наказать их...
Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?
Ху же! ...Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет)... Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут; да это мало, немилосердный старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже гости, иначе не говорили, как по-русски; ... Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это соблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему... 17.
Рассказ Даши послужил толчком к дальнейшим действиям Семена, который, переодевшись французом, пока его хозяин едет через имение Велькарова, пользуется моментом, что-
бы получить в жены Дашу. Сцены встречи и «светской» беседы дочерей помещика с переодетым слугой комичны по своей сути. Они, подобно мольеровским, представляют своеобразный «спектакль в спектакле», главными героями которого на сей раз становятся слуги, ловко одурачивающие господ.
Велькаров занимает интересную позицию в пьесе. Он редко выходит на сцену и появляется в самом конце комедии, чтобы выступить от лица тех русских дворян, которые всегда были противниками галломании. Велькаров сразу разгадал обман Семена, но простил слугу, так как тот «сегодняшним примером дал... урок дочкам»18. Отец искренне возмущен страстью дочерей ко всему иностранному, нерускому. Финальные слова главы семейства звучат патетически:
А вы, сударыни! я вас научу грубить добрым людям, я выгоню из вас желание сделаться маркизшами! Два года, три года, десять лет останусь здусь, в деревне, пока не бросите вы все вздоры, которыми набила вам голову ваша любезная мадам Григри; пока не отвыкните восхищаться всем, что только носит не русское имя, пока не научитесь скромности, вежливости и кротости, о которых, видно, мадам Григри вам совсем не толковала, и пока в глупом своем чванстве не перестанете морщиться от русского языка... 19.
Собственно, финальные слова Велькарова не были неожиданностью. Справедливость родительского гнева подтверждалась поведением дочерей на протяжении всего действия. Целью родительского приговора является исправление недостатков в светском воспитании девушек. Велькаров решает восстановить гармонию между подчеркнуто простонародными именами - Фекла и Лукерья - и их носительницами. Под влиянием высшего общества барышни утратили то доброе и благородное, что воспитывал когда-то в них отец. Не случайно еще в начале пьесы, возмущенный тем, что дочери постоянно перебивают его, не желая выслушать, Велькаров кричит:
Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно! - Девушки,
вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастие честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость, чтоб не уважать ни летами, ни достоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше звание? Как одеться или, лучше сказать, как раздеться, и над которою поманернее развесить волосы. Какие ваши дарования? Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителе-вой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах; а самое-то главное ваше достоинство то, что вы болтаете по-французски...20.
Фактически, Велькаров высказывает представление автора о добропорядочном воспитании русского человека, главными принципами которого были бы уважение к старшим и почитание отца, родительского дома. Глава семьи не приемлет космополитизма дочерей, с болью воспринимает и оценивает результаты светского воспитания.
Крылов зафиксировал в комедии тенденцию морального расслоения русского общества в начале XIX века. Его нравственные уроки касались не только семейных отношений, но в пьесе звучит протест против разрушения общественных связей и естественных чувств в человеке вследствие подобного воспитания. Оценивая комедию Крылова, Ю. Стенник писал: «Острая пародийность, превращавшая комедию в средство борьбы, своеобразное приспособление мольеровских тем и сюжетных коллизий для обличения явлений, порождаемых новой исторической ситуацией и для осмеяния нравов петербургских гостиных, наконец, шутливая игривость трактовки традиционных драматических положений, что сближало жанр комедии с водевилем - все эти особенности могут рассматриваться как типические для комедии 1800-1810-х годов, и все
они в той или иной степени присутствуют в комедиях Крылова»21.
Комедия «урока» стала своеобразным итогом в развитии русской драматургии как явлении национальном, самобытном в начале
XIX века, подготовившем общественную комедию, первые образцы которой представлены в переводной литературе второй половины XVIП-ХIХ веков.
1 Старый русский водевиль. 1819-1848 / Вводн. ст., примеч. и отбор матер. М. Паушкина. М., 1937. С. 23.
2 Асеев Б. Н. Русский драматический театр XVП-XVШ веков / Б.Н. Асеев. М., 1958. С. 394.
3 Крылов И. А. Сочинения в двух томах / И. А. Крылов // Соч: В 2 т. М., 1969. Т. 2. С. 98.
4 Там же. С. 96.
5 Там же. С. 256.
6 Степанов Н. Л. И. А. Крылов / Н. Л. Степанов // Крылов И. А. Соч: В 2 т. М., 1969. Т. 2. С. 462.
7 Крылов И. А. Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 426.
8 Там же. С. 412.
9 Там же. С. 339.
10 Там же. С. 424.
11 Там же. С. 425.
13 Там же. С. 415.
14 Там же. С. 414.
15 Кулешов В. И. История русской критики XVШ-XIX веков / В. И. Кулешов. М., 1978. С. 67.
16 Степанов Н. Л. И. А. Крылов / Н. Л. Степанов // Крылов И. А. Соч: В 2 т. М., 1969. Т. 2. С. 31.
17 Крылов И. А. Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 451-452.
18 Там же. С. 490.
19 Там же. С. 459.
20 Там же. С. 461.
21 Стенник Ю. В. Русская драматургия XVIII - начала XIX вв. (Поэтика и история жанров): Автореф. дисс. ... канд. филол. наук: защищена 1990 / Ю. В. Стенник. М., 1990. С. 28.
Страница 26 из 28
УРОК ДОЧКАМ
Комедия в одном действии.
(Отрывки)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Велькаров, дворянин.
Фекла, Лукерья — его дочери,
Даша, их горничная.
Василиса, няня.
Слуга.
Действие происходит в деревне Велькарова.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
(Явление первое опущено)
Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса, которая становит стул и, на нем сидя, вяжет чулок, вслушиваясь в разговоры барышень.
Фекла. Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?
Лукерья. Няня Василиса, да провались ты сквозь землю.
Василиса. С нами бог, матушки. Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить? Неужели у вас язычок болит говорить по-русски?
Лукерья. Это несносно! Сестрица, я выхожу из терпенья!
Фекла. Мучительно! Убивственно! Оторвать нас от всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню...
Лукерья. Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют!
Даша (особо (то есть «в сторону»)). Небось для того, чтобы знать, как его едят...
Лукерья. Что ты бормочешь, Даша?
Даша. Не угодно ль вам взглянуть на платье?
Фекла (подходя). Сестрица, миленькая, не правда ли, что оно будет очень хорошо?
Лукерья. И, мой ангел! Будто оно может быть сносно!.. Мы уже три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать...
Фекла. Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца, бог знает, как низко выкройка спустилась. Нет, нет, Даша, поди кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.
Даша (уходя, особо). Я приберу его для себя в приданое.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Фекла, Лукерья и няня Василиса.
Лукерья. Eh bien, та soeur ...
Василиса. Матушка, Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!
Лукерья. Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!
Фекла. Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те б с нами поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.
Лукерья. Прекрасно, божественно! С нашим вкусом, с нашими дарованиями,— зарыть нас живых в деревне? Нет, на что же мы так воспитаны — к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! Когда вообразишь теперь молодую девушку в городе,— какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители,— , рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей: тут любовное похождение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другие свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая — за тем,— ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет! Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать, и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой — и снова займешься туалетом, чтобы ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь под бока, а они-то морщатся, они-то ворчат!.. Ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полуумная; и когда случится в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцевать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уже рассветает, а ты полумертвая едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши... ах! Я так зла, что задыхаюсь от бешенства; так зла, так зла, что ah, si jamais je suis...
Василиса. Матушка Лукерья Ивановна, извольте гневаться по-русски!
Лукерья. Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья?
Фекла. Не убивственно ли это, миленькая сестрица: не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голосу, кроме русского?.. Ах, я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если бы не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. Милый попенька! Как чисто говорит он мне всякий раз: Uous etes une sotte. А няня Василиса — тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы чувствовала всю мою печаль! Ah, ma chere amie!
Василиса. Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски,— ну, право, батюшка гневаться будет!
Фекла. Надоела, няня Василиса!
Василиса. Ах, мои золотые! Ах, мои жемчужные! Злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? — Воля барская. Вить вы знаете, каково прогневить батюшку. Да неужели, мои красавицы, по-французски говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас — чтой-то за наречие!
Фекла. Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!
Василиса. Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят!
Фекла. Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако.
Василиса. Ох ры, мои затейницы! А уж как он, окаянный, речисто выговаривает — только я ничего-то не понимаю!
Фекла. Вообрази же, миленькая няня, что мы в Москве, когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!
Василиса. Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж!
Лукерья. За кого? За здешних женихов? Сохрани бог! Мы уж их дюжины отбоярили добрым порядком; и с Хопровым, и с Таниным, которых нам теперь батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Велькаров, Фекла, Лукерья и няня Василиса, которая вскоре уходит.
Велькаров. Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?
Василиса. Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить!
Велькаров. Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте!
Лукерья. Ах!
Фекла (тихо). Helas!
Велькаров (няне). Ну, что ты хотела сказать?
Василиса. Не умори ты, государь, барышень-то: вить господь знает, может быть, их натура не терпит русского языка,— хоть уж не вдруг их приневоливай!
Велькаров. Не бойся, будут живы. Поди и продолжай только наблюдать мое приказание.
Василиса. То-то, мой отец, видишь, они такие великатные; я помню, чего стоило, как их и от груди отнимали! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Велькаров, Лукерья и Фекла.
Велькаров. А вы, сударыни, будьте готовы принять ласково и вежливо двух гостей, Хопрова и Танина, которые через час сюда будут. Вы уж их видели несколько раз; они люда достойные, рассудительные, степенные и притом богаты; словом, это весьма выгодное для вас замужество... Да покиньте хоть на час свое кривлянье, жеманство, мяуканье в разговорах, кусанье и облизывание губ, полусонные глазки, журавлиные шейки — одним словом, всю эту дурь, и походите хоть немножко на людей!
Лукерья. Я, право, не знаю, сударь, на каких людей хочется вам, чтоб мы походили? С тех пор как тетушка стала нас вывозить, мы сами служим образцом!
Фекла. Кажется, мадам Григри, которая была у тетушки нашею гувернанткою, ничего не упустила для нашего воспитания.
Лукерья. Уж коли тетушка об нас не пеклась, сударь!.. Она выписала мадам Григри прямо из Парижа.
Фекла. Мадам Григри сама призналась, что ее родные дочери не лучше нашего воспитаны.
Лукерья. А оне, сударь, на Лионском театре первые певицы, весь чартер ими не нахвалится.
Фекла. Кажется, мадам Григри всему нас научила.
Лукерья. Мы, кажется, знаем всё, что мадам Григри знает.
Велькаров (Лукерье). Мое терпение...
Фекла. Воля ваша, да я готова сейчас на суд, хоть в самый Париж!
Велькаров (Фекле). Знаешь ли ты...
Лукерья. Да сколько раз, сестрица, в магазинах принимали нас за природных француженок!
Велькаров (Лукерье). Добьюсь ли я?..
Фекла. А помнишь ли ты этого пригожего эмигранта, с которым встретились мы в лавке у Дюшеньши? Он и верить не хотел, чтоб мы были русские!
Велькаров (Фекле). Позволишь ли ты?..
Лукерья. Да, вить до какой глупости, что уверял клятвою, будто видел нас в Париже, в Пале-Ройяль, и неотменно хотел проводить до дому.
Велькаров (Лукерье). Будет ли конец?
Фекла. Стало, благодаря мадам Григри наши манеры и наше воспитание не так-то дурны, как...
Велькаров (схватя их обеих за руки). Молчать! Молчать! Молчать! Тысячу раз молчать! Вот воспитание, что отцу не дадут слова вымолвить! Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно! Девушки, вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастье честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость — чтоб не уважать ни летами, ни до-стоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше знание? Как одеться, или, лучше сказать, как раздеться, и над которою бровью поманернее развесить волосы. Какие ваши дарования? Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителевой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах! А самое-то главное ваше достоинство то, что вы болтаете по-французски; да только уж что болтаете, того не приведи бог рассудительному человеку ни на каком языке слышать!
Фекла. В городе, сударь, нас иначе чувствуют; и когда мы ни говорим, то всякий раз около нас кружок собирается.
Лукерья. Уж кузинки ли наши, Маетниковы, не говоруньи, а и тем не досталось при нас слова сказать!
Велькаров. Да, да! Смотрите, и при гостях-то уж пощеголяйте таким болтаньем, это бы уж были не первые женишки, которых вы язычком своим отпугали!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Велькаров, Фекла, Лукерья и слуга.
Слуга. Какой-то француз просит позволения войти.
Велькаров. Спроси, кто и зачем?
Слуга уходит.
Лукерья (тихо). Сестрица, душенька, француз!
Фекла (так же). Француз, душенька сестрица, уж хоть бы взглянуть на него! Пойдем-ко!
Велькаров. Француз... ко мне? Зачем бог принес? (Увидя, что дочери хотят уйти.) Куда? Будьте здесь, еще насмотритесь. (Слуге, который входит.) Ну, что?
Слуга. Его зовут Маркиз.
Лукерья (тихо сестре). Сестрица душенька, маркиз!
Фекла (так же). Маркиз, душенька сестрица! Верно, какой-нибудь знатный!
Велькаров. Маркиз! Все равно спроси: зачем и кого ему надобно?
Слуга уходит.
Лукерья. Кабы он у нас погостил!
Фекла. Я, чай, какие экипажи! какая пышность! Какой вкус!
Велькаров. Ну!..
Слуга (входя). Его точно зовут Маркизом, по отечеству как, не знаю, а пробирается в Москву пешком.
Обе сестры. Бедный!
Велькаров. А, понимаю, это другое дело; тотчас выйду.
Слуга уходит.
Фекла. Батюшка, неужели не удержите у нас маркиза хоть на несколько дней?
Велькаров. Я русский и дворянин; в гостеприимстве у меня никому нет отказа. Жаль только, что из господ этих многие худо за то платят... да все равно!
Лукерья. Я надеюсь, что вы позволите нам говорить с ним по-французски? Если маркизу покажется здесь что-нибудь странно, то, по крайней мере, он увидит, что мы совершенно воспитаны, как должно благородным девицам.
Велькаров. Да, да! Если он по-русски не говорит, то говорите с ним по-французски, я даже этого и требую. Есть случаи, где знание языков употребить и нужно, и полезно. Но русскому с русским, кажется, всего приличнее говорить отечественным языком, которого благодаря истинному просвещению зачинают переставать стыдиться. Василиса! (Василиса входит.) Будь с ними, а я пойду и посмотрю, что за гость!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса.
Лукерья. Сестрица! Я, чай, мы уроды уродами! Посмотри, что за платье, что за рукавчики... как мы маркизу покажемся?
Фекла. Накинем хоть шали. Даша! Даша!
Даша. Чего изволите?
Лукерья. Принеси мне поскорее пунцовую шаль.
Фекла. А мне мою полосатую.
Даша. Тотчас! (Хочет уйти.)
Лукерья. Даша! постой!.. Сестрица, полно, носят ли уже в Париже шали?
Фекла. Нет, нет, останемся лучше так. Даша, дай румяны. (Даша исполняет приказание.) Кажется, в Париже румянятся. Нарумянь меня, миленькая сестрица!
Лукерья. А ты, между тем, растрепли мне хорошенько на голове.
Они услуживают друг другу.
Даша. Что с ними сделалось?
Фекла. Как бы нам его принять? Как будто мы ничего, не знаем!.. Займемся работой.
Лукерья. Даша! Подай нам какую-нибудь работу... Зашпиль мне тут, сестрица... так... немножко более плеча открой.
Даша. Да какую работу, сударыня? Вы никогда ничего не работаете, разве кликнуть людей да втащить наши пяльцы... Ну, право, они одурели!
Лукерья. Ох нет! Ин не надо! Знаешь ли что, сестрица: сядем, как будто б мы что-нибудь читали. (Бросаются в кресла.)
Фекла. Ах, это прекрасно!.. Даша, дай нам две книжки. Сестрица, миленькая, надвинь мне хорошенько волосы на левый глаз!
Лукерья. Так?
Фекла. Постой-ка, нет! Нет, еще, чтоб я им ничего не видела... очень хорошо... Даша, что же книги?
Даша. Книги, сударыня? Да разве вы забыли, что у вас только и книг было, что модный журнал, и тот батюшка приказал выбросить; а из его библиотеки книг вы не читаете, да и ключ у него... Няня Василиса, скажи, право, не помешались ли они?
Василиса. И, мать моя! Бог с тобою; они все в одном разуме.
Фекла. Нет, эдак неловко: лучше встанем, сестрица! Посмотри-ко, как я присяду. (Приседает низко и степенно.) А! Маркиз!.. Хорошо так?
Лукерья. Нет, нет, это принужденно-учтиво; надо так, как будто мы век были знакомы! Мы лучше чуть кивнем. (Приседает скоро и кивает головою.) Ах! Маркиз!.. Вот так!
Даша. Комедию, что ль, они хотят играть? Да что такое сделалось, сударыня? Что за суматоха?
Фекла. К нам приехал из Парижа знатный человек, маркиз.
Лукерья. Он будет у нас гостить... Даша, ты, чай, с роду маркизов не видала?
Фекла. Ах, миленькая сестрица! Если б он не говорил по-русски!
Лукерья. Фи! Душа моя, какой глупый страх! Он, верно, в Париже весь свой век был в лучших обществах!
Фекла. Когда я воображу, что он из Парижа, что он маркиз, так сердце бьется, а я в такой радости, в такой радости: je ne saurais vous exprimer.
Василиса. Матушка Фекла Ивановна, извольте радоваться по-русски!
Лукерья. Добро, няня Василиса, недолго тебе нас мучить: назло тебе наговоримся мы по-французски досыта — нам батюшка позволит.
Василиса. Его господская воля, мои красавицы!
Даша (особо). Что за гость! Что за маркиз! (Увидя Семена.) Ах, это негодный Семен! Боже мой, что такое он затеял?!
Действие в деревне Велькарова.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Даша, Семен и потом Лиза.
Ну, думал ли я, скакав по почте, как угорелый, за 700 верст от Москвы наехать дорогую мою Дашу?
Ну, чаяла ли я увидеться так скоро с любезным моим Семеном?
Да как тебя занесло в такую глушь?
Да тебя куда это нелегкая мчит?
Как ты здесь?
Что ты здесь?
Ведь ты оставалась в Москве?..
Ведь ты поехал было в Петербург?..
Где ж ты после была?
Что с тобою сделалось?
Постои, постой, Даша, постой! Мы эдак ничего не узнаем до завтра; надобно, чтоб сперва из нас один, а там другой рассказал свое похождение, с тех самых пор, как мы с тобой в Москве разочли, что нам, несмотря на то, что мы, кажется, люди вольные и промышленные, а нечем жениться, и пустились каждый в свою сторону добывать денег. - Мы увидим, кто из нас был проворнее, а потом посмотрим, тянут ли наши кошельки столько, чтоб нам возможно было вступить в почтенное супружеское состояние. Итак, если хочешь, я начну...
Пожалуй, хоть я сперва тебе расскажу - я в Москве...
Ты чудеса услышишь - я из Москвы...
То-то ты удивишься, - я в Москве...
Постой же, уж я кончу - выехавши из Москвы...
Да выслушай меня; оставшись в Москве...
Мне очень хочется подробно...
Ну вот, так и горю, как на огне, рассказать тебе...
Тьфу, пропасть! Даша, у тебя во рту не язык, а маятник, не дашь слова выговорить. - Ну, рассказывай, коли уж тебе не терпится!
Вот еще какой! да, пожалуй, болтай себе, коли охота пришла...
Ох! зачинай, пожалуйста, я слушаю.
Сам зачинай... видишь какой!
Ну, ну! полно гневаться, мой ангел, неужли тебе это слаще, нежели говорить?
Я не гневаюсь. Говори.
Ладно, так слушай же обоими ушами; ты ахнешь, как порасскажу я тебе все чудеса...
(выглядывая из другой комнаты.)
Даша! Даша! господа идут с гулянья.
Ну вот дельно! много мы с тобой узнали.
Кто ж виноват?
Послушай, по этой лестнице...
(показываясь.)
Даша! господа поворотили на птичий двор.
Не прогляди ж, как они воротятся.
Не бойся, разве это впервой?.. (Уходит.)
(почесывая лоб.)
Так это не впервой у тебя отводные-то караулы расставлены? Даша, что это значит?
То, что ты глуп. Мы опять потеряем время попустому: они тотчас воротятся. Ну рассказывай свое похождение!
Ты знаешь, что я, в Москве принявшись к Честову, поехал с ним в Петербург. Там любовь и карты выцедили кошелек его до дна, и мы, благодаря им, теперь на самом легком ходу едем в армию бить бусурманов. Здесь остановились было переменить лошадей, но барин с дороги несколько занемог и едва ль не останется до завтра. Он лег заснуть, а я, ходя по деревне, увидел тебя под окном и бросился сюда, - вот и все тут!
Только всего и чудес?
А разве это не чудо, Дашенька, что меня на всем скаку сонного сбрасывало с облучка раз десять, и я еще ни руки, ни ноги себе не вывихнул? Ну-тка, что ты лучше расскажешь?
После твоего отъезда, принялась я к теперешним своим господам Велькаровым, и мы поехали в эту деревню, - вот и все тут!
Даша! Коли тебя с облучка не сбрасывало, так у тебя чудес-то еще меньше моего. Да обрадуй меня хоть одним чудом! Есть ли у тебя деньги?
В моих карманах хоть выспись - такой простор.
Ну, Семенушка, и мне не более твоего посчастливилось, - так свадьба наша опять затянулась. Горе да и все тут, - сколько золотых дней потеряно!
Эх! Дашенька! дни-то бы ничего, да и ты не изворотлива; ведь люди богатеют же как-нибудь...
Да неужли-таки твой барин...
Мой барин? его теперь хоть в жом, так рубля из него не выдавишь. А твои господа?
О! в городе мои барышни были бы клад; они с утра до вечера разъезжают по модным лавкам, то закупают, другое заказывают; что день, то новая шляпка; что бал, то новое платье; а как меня часто за уборами посылают, то бы мне от них и от мадамов что-нибудь перепало...
Что-нибудь, шутишь ты, Даша! Да такие барышни для расторопной горничной подлинно клад. Дождись только зимы, а коли будешь умна, так мы будущею же весною домком заживем!
Ох, Семенушка, то-то и беды, что чуть ли нам здесь не зимовать!
Да так! Видишь ли что? барышни мои были воспитаны у их тетки на последний манер. Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек - чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика! Лишь вошли к батюшке, то поставили дом вверх дном; всю его родню и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни, не понимая ни слова, что говорят и чему хохочут. Вышедши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда
на покаяние, - и отгадай, как вздумал наказать их за все грубости, непочтение и досады, которые в городе от них вытерпел?
Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?
Что ж? посадил за книги да за пяльцы?
Тьфу пропасть! Неужли вздумал изнурять их модную плоть хлебом да водою?
И того хуже!
Ах, он варвар! неужли?.. (Делает знак, будто хочет дать пощечину.)
И это бы легче: а то гораздо хуже.
Чорт же знает, Даша, я уж хуже побой ничего не придумаю!
Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет.) Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут. Да этого мало: немилосердый старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже и гости, иначе не говорили, как по-русски; а так как он в уезде всех богате и старе, то и немудрено ему поставить на своем.
Бедные барышни! то-то, чай, натерпелись они русского-то языка!..
Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню, Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это наблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему. Они было спервa этим пошутили, да как няня Василиса доложила, то увидели, что старик до шуток не охотник. И теперь, куда ни пойдут, а няня Василиса с ними; что слово скажут не по-русски, а няня Василиса тут с носом, так что от няни Василисы приходит хоть в петлю.
Да неужли в них такая страсть к иностранному?
А вот она какова, что они бы теперь вынули последнюю сережку из ушка, лишь бы только посмотреть на француза.
Да щедры ли твои барышни? скажи-тка, вот, - как бы тебя спросить - легко ли их разжалобить?
Легко, только не русскими слезами; в Москве у них иностранцы пропасть денег выманивают.
(в задумчивости.)
Деньги - палки, палки - деньги, как будто вижу и то и другое! Чорт знает, как быть; и надежда манит и страх берет.
Семен, что ты за горячку несешь?
Славно! божественно! прекрасно! Даша! жизнь моя!..
Семен! Семен! с ума ты сошел!
Послушай, как скоро барышни воротятся...
(показываясь.)
Даша, Даша! господа идут, - уж на крыльце. (Уходит.)
Сбеги по этой лестнице.
Прости, сокровище! прости, жизненок! прости, ангел! ты будешь моя! Жди меня через пять минут! (Убегает.)
Ну, право, он в уме помешался! (Садится за шитье.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Фекла, Лукерья, Даша
и няня Василиса,
которая
становит стул и, на нем сидя, вяжет чулок, вслушиваясь в разговоры
барышень.
Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?
Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!
Няня Василиса
С нами бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, - неужли у вас язычок болит говорить по-русски?
Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!
Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню...
Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют!
Небось, для того, чтоб знать, как его едят.
Что ты бормочешь, Даша?
Не угодно ль вам взглянуть на платье?
(подходя.)
Сестрица миленькая, по правда ли, что оно будет очень-хорошо?
И, мой ангел! будто оно может быть сносно!.. Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.
Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди, кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.
(уходя, особо.)
Я приберу его для себя в приданое.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Фекла, Лукерья и няня Василиса.
Eh bien, ma soeur... 1
1 Ну что, сестра... (франц.)
Няня Василиса
Матушка, Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!
Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!
Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те с нами б поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.
Прекрасно! Божественно! с нашим вкусом, с нашими дарованиями, - зарыть нас живых в деревне; нет, да на что ж мы так воспитаны? к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! когда вообразишь теперь молодую девушку в городе, - какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители, - танцовальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей; тут любовное похищение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, - ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать, и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой - и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь их под бока; а они-то морщатся, они-то ворчат... ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полоумная; и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцовать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уж рассветает, и ты полумертвая
едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши... Ах! я так зла, что задыхаюсь от бешенства... так зла, так зла, что... Ah! Si jamais je suis... 1
Няня Василиса
Матушка, Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!
Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!
Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского?.. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. - Милый попенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous êtes une sotte 2 . А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! - Ah! ma chère amie! 3
Няня Василиса
Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, - ну, право, батюшка гневаться будет.
Надоела, няня Василиса!
Няня Василиса
Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? - воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французскому-то говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?
1 Ах! Если когда-нибудь мне придется... (франц.)
2 Вы дура (франц.)
3 Ах! мой дорогой друг! (франц.)
Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!
Няня Василиса
Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.
Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?
Няня Василиса
Ох, вы, мои затейницы! А уж какой, окаянный, речисто выговаривает - только я ничего-то не понимаю.
Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве, когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!
Няня Василиса
Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.
За кого? за здешних женихов? сохрани бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным; которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Велькаров, Фекла, Лукерья и няня Василиса, которая вскоре уходит.
Велькаров
(за театр.)
Скажи: милости-де прошу, дорогие соседушки! - Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?
Няня Василиса
Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить.
Велькаров
Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте!
Велькаров
Ну, что ты хотела сказать?
Няня Василиса
Не умори ты, государь, барышень-то; вить господь знает, может быть, их натура не терпит русского языка, - хоть уж не вдруг их приневоливай!
Велькаров
Не бойся, будут живы! поди и продолжай только наблюдать мое приказание.
Няня Василиса
То-то, мой отец, видишь, они такие великатные, я помню, чего стоило, как их и от груди отнимали! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Велькаров, Лукерья и Фекла.
Велькаров
А вы, сударыни, будьте готовы принять ласково и вежливо двух гостей, Хопрова и Танина, которые через час сюда будут. Вы уж их видели несколько раз; они люди достойные, рассудительные, степенные и притом богаты; словом, это весьма выгодное для вас замужество... Да покиньте хоть на час свое кривлянье, жеманство, мяукание в разговорах, кусанье и облизывание губ, полусонные глазки, журавлиные шейки - одним словом, всю эту дурь, - и походите хоть немножко на людей!
1 Увы! (франц.)
Я, право, не знаю, сударь, на каких людей хочется вам, чтоб мы походили? С тех пор, как тетушка стала нас вывозить, мы сами служим образцом!
Кажется, мадам Григри, которая была у тетушки нашею гувернанткою, ничего не упустила для нашего воспитания.
Уж коли тетушка об нас не пеклась, сударь!.. Она выписала мадам Григри прямо из Парижа.
Мадам Григри сама признавалась, что ее родные дочери не лучше нашего воспитаны.
А они, сударь, на Лионском театре первые певицы, и весь партер ими не нахвалится.
Кажется, мадам Григри всему нас научила.
Мы, кажется, знаем все, что мадам Григри сама знает.
Велькаров
Мое терпение...
Воля ваша, да я готова сейчас на суд, хоть в самый Париж!
Велькаров
Знаешь ли ты...
Да сколько раз, сестрица, в магазинах принимали нас за природных француженок!
Велькаров
(Лукерье.)
Добьюсь ли я?..
А помнишь ли ты этого пригожего эмигранта, с которым встретились мы в лавке у Дюшеньши, он и верить не хотел, чтоб мы были русские!
Велькаров
Позволишь ли ты?..
Да вить до какой глупости, что уверял клятвою, будто видел нас в Париже, в Пале-Ройяль, и неотменно хотел проводить до дому.
Велькаров
(Лукерье.)
Будет ли конец?..
Стало, благодаря мадам Григри, наши манеры и наше воспитание не так-то дурны, как...
Велькаров
(схватя их обеих за руки.)
Молчать! молчать! молчать! тысячу раз молчать! - Вот воспитание, что отцу не дадут слова вымолвить! Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно! - Девушки, вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастие честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость, чтоб не уважать ни летами, ни достоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше знание? - Как одеться или, лучше сказать, как раздеться, и над которой бровью поманернее развесить волосы. Какие ваши дарования? - Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителевой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах! А самое-то главное ваше
достоинство то, что вы болтаете по-французски; да только уж что болтаете, того не приведи бог рассудительному человеку ни на каком языке слышать!
В городе, сударь, нас иначе чувствуют; и когда мы ни говорим, то всякий раз около нас кружок собирается.
Уж кузинки ли наши, Маетниковы, не говоруньи, а и тем не досталось при нас слова сказать!
Велькаров
Да, да! смотрите, и при гостях-то уж пощеголяйте таким болтаньем, это бы уж были не первые женишки, которых вы язычком своим отпугали!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Велькаров, Фекла, Лукерья и слуга.
Какой-то француз просит позволения войти.
Велькаров
Спроси кто и зачем?
Слуга уходит.
Сестрица душенька, француз!
Француз, душенька сестрица, уж хоть бы взглянуть на него! Пойдем-ко!
Велькаров
Француз... ко мне? зачем бог принес? (Увидя, что дочери хотят ummu.) Куда? будьте здесь, еще насмотритесь. (Слуге, который входит.) Ну что?
(возвращаясь.)
Его зовут маркиз.
(тихо сестре.)
Сестрица душенька, маркиз!
Маркиз, душенька сестрица! верно, какой-нибудь знатный!
Велькаров
Маркиз! все равно - спроси: зачем и кого ему надобно?
Слуга уходит.
Кабы он у нас погостил!
Я чай, какие экипажи! какая пышность! какой вкус!
Велькаров
Его точно зовут маркизом; по отчеству как, не знаю, а пробирается в Москву пешком.
Обе сестры
Велькаров
А, понимаю, это другое дело; тотчас выйду.
Слуга уходит.
Батюшка, неужели не удержите у нас маркиза хоть на несколько дней?
Велькаров
Я русский и дворянин; в гостеприимстве у меня никому нет отказа. Жаль только, что из господ этих многие худо за то платят; - да все равно!
Я надеюсь, что вы позволите нам говорить с ним по-французски. Если маркизу покажется здесь что-нибудь странно, то по крайней мере увидит он, что мы совершенно воспитаны, как должно благородным девицам.
Велькаров
Да, да! Если он по-русски не говорит, то говорите с ним по-французски, я даже этого и требую. Есть случаи, где знание языков употребить и нужно, и полезно. Но русскому с русским, кажется, всего приличнее говорить отечественным языком, которого благодаря истинному просвещению зачинают переставать стыдиться. Василиса! (Василиса входит.) Будь с ними, а я пойду и посмотрю, что за гость!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Сестрица! я чай, мы уроды уродами! Посмотри, что за платье, что за рукавчики... как мы маркизу покажемся?
Накинем хоть шали. - Даша! Даша!
Чего изволите?
Принеси мне поскорей пунцовую шаль.
А мне мою полосатую.
Тотчас! (Хочет уйти.)
Даша! постой! - Сестрица, полно, носят ли уже в Париже шали?
Нет, нет, останемся лучше так. Даша, дай румяна. (Даша исполняет приказание.) Кажется, в Париже румянятся! Нарумянь меня, миленькая сестрица!
А ты, между тем, растрепли мне хорошенько на голове.
Они услуживают друг другу.
Что с ними сделалось?
Как бы нам его принять? - Как будто мы ничего не знаем!.. Займемся работой.
Даша! подай нам какую-нибудь работу. - Зашпиль мне тут, сестрица... так... немножко более плеча открой.
Да какую работу, сударыня? Вы никогда ничего не работаете; разве кликнуть людей, да втащить наши пяльцы. - Ну, право, они одурели!
Ох нет! Ин не надо? Знаешь ли что, сестрица? Сядем, как будто мы что-нибудь читали. (Бросаются в кресла.)
Ах, это прекрасно! - Даша, дай нам две книжки. Сестрица миленькая, надвинь мне хорошенько волосы на левый глаз!
Постой-ка, нет! нет, еще, чтоб я им ничего не видала. Очень хорошо. Даша, что же книги?
Книги, сударыня? Да разве вы забыли, что у вас только и книг было, что модный журнал, и тот батюшка приказал выбросить; а из его библиотеки книг вы не читаете, да и ключ у него. - Няня Василиса, скажи, право, не помешались ли они?
Няня Василиса
И, мать моя! Бог с тобою; они все в одном разуме.
Нет, эдак неловко; лучше встанем, сестрица! посмотри-тко, как я присяду. (Приседает низко и степенно.) А! Маркиз! - хорошо так?
Нет, нет, это принужденно учтиво; надо так, как будто мы век были знакомы! Мы лучше чуть кивнем. (Приседает скоро и кивает головою.) Ах! Маркиз! - Вот так.
Комедию, что ль, они хотят играть? Да что такое сделалось, сударыни? Что за суматоха?
К нам приехал из Парижа знатный человек, маркиз!
Он будет у нас гостить. Даша! ты, чай, сроду маркизов не видала?
Ах, миленькая сестрица! Если бы он не говорил по-русски!
Фи! Душа моя, какой глупый страх! Он, верно, в Париже весь свой век был в лучших обществах!
Когда я воображу, что он из Парижа, что он маркиз: так сердце бьется, и я в такой радости, в такой радости, je ne saurois vous exprimer 1 .
1 Я не могу выразить (франц.)
Няня Василиса
Матушка, Фекла Ивановна! Извольте радоваться по-русски!
Добро, няня Василиса, недолго тебе нас мучить: на зло тебе наговоримся мы по-французски досыта - нам батюшка позволит.
Няня Василиса
Его господская воля, мои красавицы.
Что за гость! что за маркиз! (Увидя Семена.) Ах, это негодный Семен! Боже мой, что такое он затеял?
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Фекла, Лукерья, Даша, няня Василиса,
Велькаров и Семен
во фрачке.
Велькаров
Хоть, кажется, у нас смирно и никаких грабежей не слыхать, но ничего нет невозможного. Мы тотчас дадим знать, куда должно, и все способы будут употреблены сыскать норов и возвратить вам ваши вещи и ваши бумаги. Вы, между тем, останьтесь у меня, отдохните, и потом, коли время не терпит, отправьтесь в ваш путь. Вы не будете раскаиваться, что ко мне зашли. Но помните твердо наше условие: ни слова по-французски.
Да он ни бельмеса и не знает!
Милостивий государь, я стану сохранять ваше повеление так свиято, как будто б я ни слова не умел по-франсузски, тем более, што, живши прежде время долго в России, я довольно изрядно говорю по-русски, хотя теперь я и прямо из Парижа.
Боже мой, сестрица! Он по-русски умеет!
Надо быть нашему несчастию! Я думаю, на зло нам, судьба всех французов по-русски переучит!
Велькаров
Оставьте излишние церемонии! мы здесь в деревне. Вот мои дочери; останьтесь пока с ними, а я пойду и прикажу для вас комнату очистить; да только помните: ни слова по-французски!
Я не выступлю из воли вашей. (Особо.) Хоть бы и хотел, да не могу. (Откланивается очень учтиво Велькарову.)
(тихо сестре.)
Сестрица душенька! видно, в Париже теперь учтивы: присядем пониже.
Приседают очень низко и перекланиваются с Семеном.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Семен.
Милостивия государини, ви видите пред собою утифительного маркиза, которого злополушния нешасия, и нешастния горести, соправшияся наподобие, когда великие туши с приткою молниею несносные для всякого шувствительного серса, которое серса подобно большой шлюпке на морских волнах катается, кидается и бросается из педы на горе, из горя на нешасие, из нешасия на погибель, из погибели... ошень, ошень жалко, сударини, што не могу я вам этого рассказать по-французски.
Ах, маркиз! мы просим у вас прощения за батюшку.
Извините нас, если вы видите в нем еще остаток варварского века!
Он для того не позволяет говорить по-французски, что воспитан на старинный манер.
И по-французски не знает!
Не снает! Боже мои! это ужасно, непростительно, не благородно! Так и ви, сударини, говорите только по-русски?
Ах, нет, нет! мы клянемся вам, что до самого приезда сюда иначе не говорили мы, как по-французски, даже до того, что по-русски худо знаем. О! мадам Григри за этим очень смотрела!
Не в похвалу себе скажу, маркиз, только я, право, двух строк по-русски без двадцати ошибок не напишу; зато по-французски...
Это похвально, ошень похвально! и я жалею, што ви имеете такого батюшку, который...
Если бы чувствовали, как нам стыдно, что он так странен!
Не знать по-французски, я вообразить этого не могу! я бы умер!
Нам, право, даже совестно перед вами, что мы его дочери!
(приседая.)
Ах, маркиз, извините нас в этом!
Нишего, судариня, нишего, я охотно верю, што ви этому не виновати; но позвольте мне хотя по-русски пересказать вам свои обстоятельства; я имею надежду, што ваша щедрость и ваше доброе серсе...
Мы жадно хотим их слушать. Даша! подвинь креслы маркизу.
Даша исполняет приказание.
Милостивия государини, всякому, конешно, странно будет видеть знатного шеловека, каков я, пешком; видеть, што знатный шеловек, каков я, имеет крайную нужду в деньгах; но когда вы узнаете мои обстоятельства...
Так вы недавно из Франции? Я думаю, там хорошо, как в раю; не правда ли, маркиз, что когда вы сравните ее с нашею варварскою землею?..
Какое зравнение, сударини! какое зравнение! Слези из меня текут всякий раз, когда вспомню о Франции! Я вам скажу только одну безделису, но любопитно видеть, точно любопитно, совершенно любопитно, - поверите ли ви, што там все большие города вистроени на больших дорогах?
Ах, боже мой!
Ах, сестрица! как это должно быть весело!
Я вам после подробнее об этом расскажу, а теперь позвольте мне о моих обстоятельствах…
Сестрица, маркизу низко. Даша! подай лучше стул.
Даша исполняет приказание.
(пересаживаясь с поклонами.)
Мне ошень приятно видеть ваше мягкое серсе, сударини, и я надеюсь, што мои обстоятельства...
А в самом-то Париже сколько удовольствий! сколько забав!
Я думаю, там время ужасно коротко.
А особливо против нашего; здесь, право, не знаешь, когда сутки кончатся; а там, маркиз, не правда ли?
Это правда ваша. Там зутки по крайней мере шестью шасами короше, нежели в России.
Вы чудеса нам рассказываете!
О ето еше безделиса; но позвольте, штоб теперь изъяснил я вам мои жалкие обстоятельства!
Как это приятно, что, живши там, можно получать несравненно скорее, нежели здесь, все новые романы и песенки; скажите, маркиз, кого там теперь более читают?
Фи! фи! как это неблагородно! Ми все, кто познатнее, никого не читаем.
Ну вот, сестрица, а батюшка вечно гневается, что мы мало сидим за книгами. Видишь ли, что и в Париже по-французски только говорят, а не читают.
Мало ли есть прекрасних упрашнений, кроме книг, для молодого, знатного шеловека. Например: можно нишего не
делать, можно гулять, можно петь, можно играть комедию. Я вам после обо всем расскажу; теперь позвольте представить вам мои жалкие обстоятельства...
Сестрица, маркизу жестко! Даша, подай подушку!
(исполнял приказание.)
Усядется ли мой маркиз?
(пересаживаясь.)
Покорно благодарствую, сударини! Ви не поверите, как приятно иметь дело с простими душами, как ваши; но согласитесь, ради бога, изъяснить вам мои обстоятельства! - Выслушайте меня!
Мы слушаем, маркиз.
Нешасия мои такови, што, слушая их, можно утонуть в слезах.
Бедный маркиз!
Мои жалкие приклюшения достойны...
Несчастный маркиз! Ах! ах!
Ах, боже мой! дозвольте только, штоб я изъяснил вам...
Злополучный маркиз! Ах! ах!
Если ви сжалитесь?..
Ах, сестрица! ах, Даша! какая жалость! Ах! ах! ах!
Если вы хотя несколько имеете шеловешества...
Ах, Даша! ах, сестрица, можно ль не терзаться? хи! хи!
Ах, сударыни, подлинно жалко! ох! ох! ох! (Все плачут около маркиза.)
Няня Василиса
(которая все глядела на них, вдруг плачет навзрыд.)
О! о! хо! хо! хо! согрешила я, окаянная, по грехам моим меня бог наказывает!
Ну ты что развылась, няня Василиса?
Няня Василиса
(со слезами.)
Так, золотые мои, глядела на вас, глядела, индо меня горе разобрало: я вспомнила про внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали; ну такой же был статный, как его милость!
Куда ты глупа, няня Василиса!
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Фекла, Лукерья, Даша, няня Василиса и
Сидорка
(несет платье).
Петровна! какой у нас француз, который по-русски говорит?
Няня Василиса
(указывая на Семена.)
Вот он, мой батюшка!
Неуч! да говори вежливее!
Извините его, маркиз! Куда ты глуп, Сидорка! ну простительно ли говорить так грубо: француз! француз! не мог ты сказать учтивее?
Виноват, сударыня, я не знал, что это бранное слово; только, воля ваша, барин не в брань изволил его сказать, а, напротив того, он хочет уже показывать, как чудо, француза, который по-русски говорит почти так чисто, как наш брат, крещеный, и для того прислал к нему с своего плеча новую пару платья, да 200 рублей денег, и велел, чтоб он неотменно теперь же оделся.
Помоги, любовь, моему маркизу!
Ура! маркиз! (Сидорке.) Скажи, мой друг, своему господину, што маркиз его благодарит.
Ах боже мой! что это значит? право, батюшка выходит из благопристойности! взгляните, маркиз, что за кафтан, я думаю, на нем одних галунов полпуда! - Поди, поди вон с платьем!
Полпуда! нет, нет, надобно иногда угождать старим людям.
Нет, маркиз, коли в батюшке нет человечества, так по крайней мере мы жить умеем. - Поди, Сидорка, вон с платьем! Оно вас задавит!
Нет, нет, постой, слуга! - О мучительницы, они грабят меня.
Вы шутите, маркиз! Это бы было убийство!
Это грех, беззаконие! - Поди, Сидорка, вон!
(схватя за платье.)
Позвольте мне, сударыня, этот грех на себя взять! (Берет платье.)
И подлинно, сударыни, неровно батюшка прогневается! Войдите, маркиз, в эту боковую комнату, вы тут можете одеться.
Право, нам стыдно, маркиз!
Вы увидите, сударини, што я во всяком кафтане тот же я. (Сидорке.) Пойдем, слуга! Голубчик кафтанчик, чуть было нас не разлучили!
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса.
(вслед Семену.)
Какой ум! Какая острота!
Какое благородство, какая чувствительность!
Благодаря маркизству.
Как видна ловкость во всяком пальчике маркиза!
В каждом суставчике приметно что-то необыкновенное, привлекательное.
Куда все это денется, как узнают, что он Семен?
Приметила ль ты, как он был в креслах: ну, можно ли свободнее лежать у себя в постели? Ах, наши молодые люди долго на него походить не будут, все еще отзываются они чем-то русским.
Чему ж дивиться, сестрица, коли батюшки да матушки сами изволят впутываться в воспитание! Они, конечно, все перепортят! Посмотри на многих из тех молодых людей, которых воспитание совершенно поверено было гувернерам: похожи ли они на русских?
Ну! воля твоя, сестрица, я нашего маркиза между тысячи русских узнаю; манеры не те, ухватки не те, взгляд не тот, а притом как несчастлив! Ах! я чуть не изорвалась с тоски, слушая его приключения!
Веришь ли, сестрица душенька, как он меня тронул, что я, сквозь слез, ничего не могла расслушать!
Ну как же не мучительно, когда видишь, что есть такие достойные люди, и сравнить с ними здешних необразованных животных!
А особливо таких, как наши любезные женишки, Хопров и Танин!
Куда это умно, ты, сестрица, будешь майоршею, а я асессоршею!
Майорша, асессорша! фи! гадость! Нет, нет, как изволит батюшка, я лучше в девках останусь!
Я, миленькая сестрица, хоть в девках и не останусь, только уж, воля его, ни майоршею, ни асессоршею быть, право, не намерена.
Ах, для чего мы не рождены во Франции! Я бы, может быть, была маркизша!
А я виконтесса! Куда, чай, это весело, миленькая сестрица! Побыл бы хоть неделю маркизшею или виконтессою, пускай бы после хоть век в девках сидеть!..
Куда это они подбираются?
Сестрица! мне пришла в голову прекрасная мысль!
Уж не та ли, что и мне, миленькая сестрица?
Верно, я по глазам узнаю, но это нас не поссорит, мой ангел; конечно, природа не даром дала нам тонкие чувства и тонкий ум.
Где тонко, тут и рвется.
Может быть, судьба и подлинно одну из нас готовила быть маркизшею.
Пойдем ко мне в комнату, ты увидишь, что я сделаю. Даша, останься здесь и скажи маркизу, что мы тотчас выйдем! (Отходя.)
Ma chère amie, il faut d’abord... l
Няня Василиса
Матушка Фекла Ивановна, извольте говорить по-русски!
Сгинешь ли ты когда-нибудь от наших глаз, няня Василиса?
Право, у барышень моих что-нибудь непутное на уме! Ну, дорогой Семен, затеял ты дело: посмотрим, каково-то концы сведешь!
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Даша,
потом Семен,
разряженный в Велькарова кафтан и
распудренный, и Сидорка.
Ну да, приятель, ты и в расходную свою книгу запишешь, что 200 рублей изволил принять маркиз, то есть я. Скажи, девушка, где твои барышни?
Тотчас выйдут, маркиз! Они просят, чтоб вы их подождали.
Ну да коли маркиз то чин, так как же прозванье-то ваше? вить мне надо толком записать и показать барину, а он и так ворчит, что я не умею порядком в расход занести.
Мое прозвание! прозвание... Послушай, девушка! (Тихо.) Даша, не помнишь ли ты какого-нибудь французского прозвания? Злодей мучит меня уже час, а на ветер сказать боюсь, чтоб старику себя не оболтать.
1 Дорогой друг, надо сперва... (франц.)
Хоть убей, право, ни одного не помню! Смотри, Семен, не напутай на себя!
Так, уже ничего не видя, и к девкам нашим изволит подлипать! Что ж, сударь, мусье маркиз, как ваше прозвание?
Прозвание? стало, это надобно? (Тихо.) Дай бог памяти! Даша, да помоги!
Будто я знакома с маркизами? Кроме похождения маркиза Глаголь, которого 3-й том у меня в сундуке валяется, я ни одного маркиза не знаю.
Славно! чего этого лучше? (Громко.) Так ты, миленькая девушка, будешь чинить мои маншети?
Вот дурака нашел! чинить манжеты! Мне, сударь, право, некогда; скажите, как вас зовут?
Меня как зовут? Изволь, мой друг: меня зовут маркиз Глаголь!
Маркиз Глаголь!
С ума ты сошел!
Коль есть печатный маркиз Глаголь, для чего не быть живому? Да, да, маркиз Глаголь, не забудь, приятель, и запиши, что деньги изволил полушить маркиз Глаголь.
Маркиз Глаголь! слушаю! Глаголь... Право, чудно... Маркиз Глаголь!.. Ахти, мои батюшки, ну ни дать, ни взять, будто из русской азбуки!
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Даша и Семен, хохочут.
Ну, мой бесценный маркиз Глаголь!
Ну, моя маркизша!
Не свербит ли у маркиза спина?
Смелым бог владеет, королева моя! Нет... да полюбуйся-ка. (Расхаживает.) Посмотри-кась! Какова выступка? каков вид? Чем не барин? Чем не маркиз? Что, каково меня одели?
Прекрасно! только каково-то тебя раздевать будут.
Пустого ты боишься.
Надобно быть твоему бесстыдству и дерзости, чтоб назваться французом, не зная ни слова по-французски.
Ничего, ничего; барышни твои точно таковы, как мне надобно; им бы хоть уж имя не русское, далее они не смотрят. Что до старика, то я знал наперед с твоих же слов, что он запретит мне говорить по-французски, как скоро услышит, что я по-русски говорю; а без него надежда моя на премудрую няню Василису. Видишь ли, как я дело-то со всех сторон кругло расчел!
Это правда, только я все что-то боюсь!
Вздор, посмотри-ко! 200 рублей уж тут, и комедия почти к концу; еще бы столько же, или на столько же хоть выманить от красавиц, то к вечеру сложу маркизство, с барином своим распрощаюсь, чин чином, и завтра ж летим в Москву! Я уж придумал, как и делу быть: открою или цырульню, или лавочку с пудрой, помадой и духами.
(приседая важно.)
Не позабудьте, маркиз, одной безделицы, прежде нежели изволите отправиться в Москву открыть лавочку.
(с комическою важностью.)
Что, душа моя?
(приседая важно.)
Со мной здесь же обвенчаться; а то вы, знатные, иногда очень забывчивы.
(с комическою важностью.)
Я надеюсь, что вы мне об этом припомните!
(приседая.)
Не премину, конечно, маркиз! Тс! идут. А, это барышни! Боже мой, и без няни Василисы! пропал ты...
Худо, Даша!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Фекла, Лукерья, Даша и Семен.
Дашенька, поди на крыльцо и стереги, как скоро приедут Хопров и Танин, прелестные наши женишки, отдай им эти письма; а мы здесь поговорим с маркизам.
Не прогляди же их!
Как! вы без няни Василисы?
(хохочет.)
Мы ее заперли в нашей комнате. Поди отсель.
Я, право, боюсь...
Ох, поди же!
Если батюшка...
Ну, что ты привязалась, как няня Василиса! Поди, коли говорят!
Беды, совсем беды! Поскорей побежать его выручить!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
Фекла, Лукерья и Семен.
Ну, до меня дело доходит! Попытаемся как-нибудь отыграться. (Им.) Как ви прекрасни, сударини! верите ли, што, глядя на вас, я забываю мои нешасия; здесь я стал совсем иной шеловек. Смотря на вас, не могу я быть сериозен, - это волшебство! настоящее волшебство! Я думал, што я буду плакать, а вы делаете, што я не могу не смеяться.
Ecoutez, cher marquis... l
Боже мой! што вы хотите делать? Я дал батюшке вашему слово не говорить по-франсузски.
1 Послушайте, дорогой маркиз... (франц.)
Il ne saura pas l .
Невозможно! невозможно! никак невозможно - услишат.
Mais de grâce... 2
(убегая от них на другую сторону театра.)
По-русски, по-русски, ради бога по-русски! - О няня Василиса!
(гоняясь за ним.)
Je vous en prie... 3
Je vous supplie... 4
1 Неумолимый! (указывая на Дашу) и в которых вы изволите так грубо Хопрову и Танину запрещать ездить ко мне в дом?
Воля ваша, батюшка, мы не хотим, чтоб они и надежду имели на нас жениться.
Ах, не унижайте нас!
Велькаров
Что, что вы, сумасшедшие! да они благородные, молодые и достойные люди.
Ах, сударь, если б они были люди, они бы хоть немножко походили на маркиза.
Велькаров
Это что еще?
(на коленях.)
Не будьте так жестоки, не заглушайте в нас благородных чувств; и если уж одна из нас должна носить русское имя, то позвольте хотя другой надеяться лучшего счастия.
(на коленях.)
Не будьте неумолимы! ужели для вас не привлекательно иметь родню в самом Париже?
Велькаров
Встаньте, встаньте! Боже мой, какое мученье! вас точно надо запереть. (Особо.) Мой дорогой гость успел вскружить им голову. Я вас проучу!
Батюшка, можно ли так обижать знатного человека!
Помилуйте, вы обесславите себя по всей Франции.
Велькаров
Мы посмотрим его на первом опыте. Господин маркиз, я позволяю или, лучше сказать, я требую, чтоб ты дочерям моим при мне рассказал по-французски жалкое приключение, как тебя в лесу ограбили.
Прощай, маркизство!
Ах, какое счастие!
Милостивый государь!..
Велькаров
Посмотри-ко, ты уже чище по-русски стал выговаривать, скоренько научился!
Милостивый государь...
Ах! говорите, говорите, маркиз!
Велькаров
Ну, говори ж, маркиз Глаголь!
(на коленях.)
Ах, сударь!
Велькаров
Полно, полно! не стыдно ль знатному человеку так унижаться! Изволь рассказывать, пусть дочери мои послушают французского языка.
Няня Василиса
(подходя к Семену.)
Уже, мой батюшка, позволь и мне послушать, куды давно хотелось.
Ах! простите кающегося грешника. Я, сударь... ах! я не маркиз, я, сударь... ах! я и не француз, а просто вольный человек, служу у господина, который, проездом в армию, остановился в вашей деревне, и зовут меня Сенькой!
Бездельник! и ты мог...
Виноват, сударь, страстная любовь сделала меня маркизом.
(на коленях.)
Простите нас, сударь!
Велькаров
А ты, Даша, тут же?
Ах, сударь, мы уже давно любим друг друга, и нам не на что жениться. Не могши ничего достать с русским именем, употребил я невинную хитрость и назвался маркизом; но я, право, не участник в отказе, который барышни сделали своим женихам.
Велькаров
Нет, нет, твоя спина дорого мне за это заплатит! Вот, госпожи дочки, следствие вашего ослепления ко всему, что только иностранное! Кто меня уверит, чтоб и в городе, в ваших прелестных обществах, не было маркизов такого же покрою, от которых вы набираетесь и ума, и правил?
Милостивый государь, простите нас!
Сжальтесь над верными любовниками!
Велькаров
Однако, право, мне и досадна и смешна выдумка этого плута. Господин маркиз Глаголь, ты бы стоил доброго увещания, но я прощаю тебя за то, что сегодняшним примером дал ты моим дочкам урок. Встань, возьми свою Дашу, и поезжайте с ней куда хотите. Сидорка, разочтись с ней; ужо и на дорогу прикажу вам дать.
Ах, сударь, вы нас оживили!
Уф, как гора с плеч свалилась! Пойдем, Даша! И другу и недругу закажу маркизом называться! (Уходит с Дашей; за ними Сидорка.)
Велькаров
А вы, сударыни, я вас научу грубить добрым людям, я выгоню из вас желание сделаться маркизшами! Два года, три года, десять лет останусь здесь, в деревне, пока не бросите вы все вздоры, которыми набила вам голову ваша
любезная мадам Григри; пока не отвыкнете восхищаться всем, что только носит нерусское имя, пока не научитесь скромности, вежливости и кротости, о которых, видно, мадам Григри вам совсем не толковала, и пока в глупом своем чванстве не перестанете морщиться от русского языка! Няня Василиса! поди, не отходи от них! (Уходит.)
Иван Андреевич Крылов
«Урок дочкам»
Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Отец приехал со службы к ним в Москву и решил взять дочерей к себе. Модницы рассердили старика тем, что «отвадили грубостями и насмешками» его родных и друзей и всё время приглашали к себе в дом «нерусей». У Велькарова лопнуло терпение, и он привёз дочек в деревню.
Здесь отец запрещает Фёкле и Лукерье говорить по-французски, что является для них самым большим наказанием. И даже всем своим гостям Велькаров приказывает говорить только по-русски. Чтобы дочки не ослушались, Велькаров приставляет к ним старую няню Василису, которая следит за каждым шагом девушек.
У барышень есть горничная Даша. Ещё в Москве собиралась она выйти замуж за Семёна, да только ни у жениха, ни у невесты не было денег. Свадьба была отложена до тех времён, пока деньги появятся. Служа у дворянина Честона, Семён ездил с ним в Пе тербург. Там Честон разорился и был вынужден «на самом лёгком ходу» ехать в армию «бить бусурманов». Занемогший дворянин остановился в деревне Велькарова, и Семён пошёл повидаться с Дашей. Жених и невеста рассказывают друг другу о том, что случилось со дня разлуки. Выясняется, что денег ни у одного, ни у другого не прибавилось. Даша говорит жениху, что её барышни щедры, но только к иностранцам. У Семёна созревает план…
Няне Василисе жалко барышень, которые слышат французскую речь только от попугая. Няня уговаривает Велькарова отменить запрет на французский язык, но тот непреклонен. Барышни с сожалением вспоминают о жизни в городе: там к ним ходили учителя рисования, музыки и танцев, там Фёкла и Лукерья ездили по модным лавкам, по обедам и балам, знали все городские слухи и сплетни. После этого деревенская жизнь представляется им невыносимо скучной. А отец ещё и прочит им женихов из числа местных дворян: Хопрова и Танина, людей «достойных, рассудительных, степенных и притом богатых». Но девицы уже отказали многим женихам; так же они собираются поступить с Хопровым и Таниным.
Слуга докладывает Велькарову, что у дверей его стоит некий француз, и притом маркиз, который идёт в Москву пешком. Гостеприимный Велькаров согласен принять его. Фёкла и Лукерья вне себя от радости. Они волнуются: смогут ли встретить маркиза достойно. Отец разрешает им говорить по-французски, ежели гость не умеет по-русски.
Но, к великому огорчению Фёклы и Лукерьи, француз говорит по-русски. И немудрено: ведь это на самом деле Семён, выдающий себя за маркиза. Барышни ласково встречают мнимого француза, в беседе с ним признаются в отвращении к русскому языку и любви к французскому. Фёкле и Лукерье интересно послушать о
Франции… Однако лжемаркиз может лишь сообщить, что «во Франции все города вистроени на больших дорогах». Но сёстры и от этого в восторге. На вопрос о литературе Семён отвечает, что чтение — занятие не для знатных людей. А главное, «маркиз» хочет рассказать, что с ним случилось множество несчастий: он, знатный человек, путешествует пешком и нуждается в деньгах. Барышни, услышав об этом, плачут от жалости. Глядя на них, плачет и няня Василиса: она вспоминает внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали.
Велькаров доволен, что «маркиз» умеет говорить по-русски. На радостях он присылает «французу» новую пару платья да двести рублей денег. Фёкла и Лукерья в ужасе при виде платья: на нём «одних галунов полпуда». Но «маркиз», как ни странно, доволен.
Фёкла и Лукерья в восторге от «маркиза», его «благородства и чувствительности». Они горюют о своей участи, не желая быть майоршами или ассесоршами. Одновременно им приходит в голову одна и та же мысль: может быть, или Фёкле, или Лукерье удастся стать «маркизшей»…
Конторщик Сидорка хочет записать в расходную книгу, что «француз» получил двести рублей. Он просит Семёна назвать своё имя. Но тот, как назло, не знает ни одного французского имени. У него есть книжка про похождения маркиза Глаголь, и он решает назвать себя так же. Семён надеется получить от барышень ещё двести рублей, и тогда уж к вечеру «сложить маркизство», обвенчаться с Дашей, распрощаться со своим барином и сразу же ехать в Москву. Там он откроет «или цирюльну, или лавочку с пудрой, помадой и духами».
Фёкла и Лукерья пишут письма Хопрову и Танину, где наотрез им отказывают и даже запрещают приезжать в гости. Няню Василису они запирают у себя в комнате. Девицы пытаются заставить Семёна говорить по-французски, но он не идёт им навстречу, ссылаясь на слово, данное Велькарову. Лжемаркиз уже не знает, куда деваться от настойчивости барышень, но тут, к счастью, появляется няня Василиса.
Велькаров гневается на дочерей: ему удалось перехватить их письма к Хопрову и Танину. Но Фёкла и Лукерья бросаются перед ним на колени: они признаются в своих надеждах, что хотя бы одна из них выйдет замуж за француза. Велькаров обещает проучить девиц.
Сидорка объявляет, что комната для маркиза Глаголь готова. Это имя всех повергает в замешательство. Велькаров догадывается об обмане и требует, чтобы мнимый маркиз рассказал по-французски о своих злоключениях. Семёну ничего не остаётся, как только признаться в самозванстве. Он рассказывает свою историю, говорит о любви к Даше. Велькаров сперва гневается: «Твоя спина дорого мне за это заплатит». Семён и Даша умоляют о прощении. И Велькаров прощает Семёна за тот урок, который он преподал Фёкле и Лукерье. Он разрешает Семёну ехать с Дашей куда угодно, да ещё и даёт им денег на дорогу.
А дочкам своим Велькаров обещает, что останется в деревне до тех пор, пока они не бросят «все вздоры», не научатся «скромности, вежливости и кротости» и не перестанут «морщиться от русского языка». Сёстры лишь издают горестные восклицания на французском языке. Но няня Василиса наготове: «Матушки-барышни, извольте кручиниться по-русски».
Фёклу и Лукерью в Москве воспитывала тетка гувернантка мадам Григри. Когда отец вернулся со службы, то решил забрать девочек к себе в деревню. Он не разрешает сестрам говорить на французском языке. Назначает им няню Василису, которая должна за ними следить.
Есть у девочек горничная – Даша, которая собиралась выйти замуж за Семена, но, не имея денег, молодые отложили свадьбу. Узнав о щедрости Феклы и Лукерьи по отношению к иностранцам, Семен создает план, с помощью которого сможет заработать на создание семьи с Дашей.
Няня Василиса, сочувствуя барышням в том, что французский язык для них под запретом, пытается изменить решение Велькарова, но напрасно старается. Девочки страдают и тоскуют по жизни в городе: красивым модным лавкам, учителям по рисованию и пению. Вместе с тем, отец предлагает дочерям в женихи местных дворян: Хопрова и Танина. Девушки, отказавшие многим, не стали делать исключение.
В дом приходит некий француз. Девушки безмерно счастливы приходу гостя. Учитывая неумение его говорить по-русски, отец разрешает барышням проявить свои способности в разговоре на французском языке.
Но оказывается, что это Семен прикинулся иностранцем, и по-русски он говорит прекрасно. Фекла и Лукерья обсыпают маркиза вопросами о Франции, но он отвечает довольно кратко. Но девушки рады каждому слову. Семен рассказывает о своих несчастьях, пытаясь вызвать жалость, и ему это удается.
Велькаров дарит французу новые платья и двести рублей. Гость восторженно благодарит хозяина.
У девочек возникает мысль привлечь внимание маркиза и возможно кому-то удастся стать его женой.
Конторщик Сидорка спрашивает имя гостя, но он не знает ни одного французского имени. Потому Семен называет себя Глаголем, вспомнив прочитанную книгу. Семен мечтает заработать еще двести рублей у барышень, а вечером обвенчаться с Дашей и уехать с ней в Москву. В письме девушки отказывают выбранным отцом женихам и запрещают им даже приезжать в гости. Свою няню они запирают в комнате.
Отец, узнав о намереньях дочерей выйти замуж за французского гостя, решает их проучить. Услышав лжеимя маркиза, хозяин догадывается об обмане. Он просит Семена поговорить с ним на родном ему языке, и парень признается в придуманном плане. Влюбленные молят о прощении хозяина. И отец прощает Семена, понимая, что таким образом он проучит своих девочек. Молодым он дает денег и позволяет уехать.
Расстроенным барышням приказывает оставаться в деревне до тех пор, пока они не научаться вести себя скромно, как подобает русским девушкам.